O Great Spirit, hear our song, help us keep the ancient ways. Keep the sacred fire strong walk in balance all our days.
C каждым днем я разочаровываюсь в людях всё больше и больше...
А ночью, устав, я, вероятно, уткнусь в твое плечо.
И буду твоим самым преданным утконосом.
А всё потому что - я есть те, кого я люблю.
Вот у меня чашка, плед и клавиатура,
Молодое тело - ну казалось, чего еще нужно,
А всё равно – не достает мизерной детальки,
Не складывается, не срастается мозаика
"Ух, тварь заболотная, поймаю да искромсаю
Вырву из тебя самое оно, чего никому не открываешь,
Выставлю на черную площадь на всеобщее обозрение,
Посмотрим, чего ты тогда запоешь, заиграешь"
Вот у меня дом, семья, финансовая стабильность,
Благородная специальность и неблагородное хобби,
А чего за дыра ноет у меня под диафрагмой,
Откуда ей взятися, и чем залатать, заполнить
"Эй скоморошик вот вырву из тебя самое дорогое
Выкушу и скрывать не буду - спрятанное легче находится
Поди тогда разберись куда и что и к чему присобачивать,
Коли без того ты глухой слепой немой здоровый но искалеченный"
Нет, ну что-то я такое возможно всегда прячу
Вот то о чем не заговоришь и не заплачешь
Вот то, что, видимо, я и есть на самом-то деле
То, что я там наверно холю люблю-лелею
Только, видимо, это совсем не страшно
Если вот позволить украсть себя у себя кому-то
Разрешить вытащить бесценный утробный жемчуг
Продырявить, нанизать на рыбие ребра
Но только так чтобы исключительно для кого-то
Пускай не останется ничего ни где, ни внутри
Но если обязательно для кого-то
Только ради кого-то
- а когда жемчуг теряется где-то, как снова обрести его, как вызволить из гетто?
поцелуй кафель на площадке, плюйся пылью, грязью c чужих ботинок
выветрил гордость, выблевал вместе с грязью,
и – сирота, изгибаешься дугой, ползаешь нагой.
вот, говоришь, – сирота, нет ни черта, ни брата, ни жены, ни отца,
ни врага-благородца, ни друга-подлеца,
зияет черное дупло вместо лица,
а в руках ивовый кнут да письмецо от гонца:
«помнишь, был гордым, выбирал между медом и пирогом,
прогонял гостей – я мол сейчас хочу говорить о другом,
у моей женщины молоко в груди, в моем сердце кровь, в печени желчь,
у меня есть всё, а всего не утопить, не сжечь.
вот тебе кнут, хлещи по голеням, бедрам, спине,
потому что печень сожгли, сердце водорослями поросло на дне,
молоко выпил нищий - обогатившись, сложил голову на ее плечо,
хлещи-свищи, зарывай любовь, обернутую парчой»
в ответ яростно топчешь исписанный клочок,
я тебе что, юла, я тебе что, волчок,
чтобы крутиться, смотря потере в дырявый зрачок,
да пошёл ты, гонец, ко всем чертям, мне и без того горячо!
послушай и запиши, дружок, счастье – это когда нечего терять
повторю, чтоб пропечаталось, счастье - это когда нечего терять
счастье когда нечего некого когда некого нечего, как, впечаталось
я абсолютно счастлив да я совершенно счастлив
(и пьян)
прости, напачкал тут у тебя (а ты говоришь -солнышко...)
немыслимый источник преступленья,
так воровато мягко подступала,
что не заметил, как я утонул,
и плыл - уже утопленником серым,
но и об этом всё еще не знал –
дышал и кашлял по привычке, и,
когда подплыл к зеленому окну
(она любила, чтобы всё цвело –
и дикий виноград оплел решетку),
когда стучал в стекло, кричал впустить
она не слышала, смотрела сквозь меня –
тогда лишь догадался, что я мертв,
и что страшнее – что давно проснулся
вот он опять дрожит, носится над дворами
и если это не голос, то что же это?